Одна маленькая история
“Мне хочется и не хочется писать. Мне кажется, что я уже никогда не поеду в Питер, потому что это его город... разве что к тебе, а к тебе вряд ли. Я недавно заезжала в Питер на два дня и мучилась воспоминаниями. Меня тянуло на Васильевский, и было неловко - вроде у меня сейчас есть «любимый», а тут в Питере… по старой привычке к нему хотелось. Самое дурацкое, что у нас с ним из плохих моментов, которые можно было бы вспомнить, чтобы отвязаться от воспоминаний... в общем, нет таких у меня…”
Я получил от нее письмо, спустя три месяца с тех пор, когда последний раз видел Катрину. Оно было кратким и сухим, но даже в нескольких словах я сразу узнал ее. Воспоминания вспыхнули с новой силой, и я вновь вернулся в ту осень.
Катрина.
Первый раз я встретился с Катриной, когда перешел в десятый класс. Два оставшихся школьных года мы были знакомы, можно сказать, лишь для того, чтобы говорить "привет" при встрече. Я бы не сказал, что она привлекала меня тогда. Обычная серая мышка, с невзрачной внешностью, темными растрепанными волосами, карими глазами со слабым отблеском внутри. Родители Катрины развелись, когда ей было семь лет. Отец быстро нашел себе молодую жену. Его бизнес по продаже теплосистем в частные дома начал приносить неплохой доход, и он совсем забыл о бывшей жене и дочке. Лишь иногда он отправлял ей открытки с поздравлениями на дни рождения и перечислял деньги. Мать Катрины, очень религиозная женщина, после развода отдала дочь в католическую школу для благородных девиц. По сути своей, это был изолированный интернат. Только после девятого класса из-за переезда Катрина поступила в обычную школу, где мы и встретились.
После школы я поступил в университет и перестал видеться с Катриной. В конце первого курса на майских праздниках я гулял с подругой, и она потащила меня к кому-то в гости на Мойку. Отказываться было лень, и мы пришли в коммуналку, переделанную из квартиры царских времен. В каждой комнате был отдельный частный мир, абсолютно непохожий на соседний. Квартира сама по себе была огромных размеров - около 8-9 комнат плюс ванная, два туалета и кухня. Мне бы такую с евроремонтом и я бы стал самым счастливым жильцом.
Вот так месяц за месяцем я стал появляться у Катрины дома. Она тогда жила со своим молодым человеком по имени Джереми. Он оказался отличным парнем. Я с ними очень сдружился и даже представить не мог их по отдельности. Мы стали видеться втроем чуть ли не каждую неделю. У них дома я отдыхал душой, как в заоблачном раю - никаких забот. Весь окружающий мир с его насущными проблемами оставался за дверьми этой маленькой комнаты в огромной коммуналке.
Катрина и Джереми жили вместе в этой комнате уже третий год. После перехода в десятый класс Катрина ушла из дома, собрав немногочисленные свои вещи, а Джереми в то же время закончил колледж. Он начал работать в музыкальном магазине, а она устроилась в ателье по пошиву дизайнерской одежды. Деньги были небольшие, и совместного заработка им еле хватало на оплату аренды, счетов и покупку еды, но со стороны ничего этого не было видно. Они были счастливы. Их мир жил одним солнечным днем, в котором не существовало понятия “завтра”. Я думал, что так будет всегда.
Но прошел еще год, и у них начались проблемы. У всех пар рано или поздно что-то начинает барахлить, казалось бы, в столь отлаженном механизме. В итоге они разъехались, но я старался не прекращать общение, ни с ней, ни с ее, уже бывшим, парнем. За чашкой зеленого чая мы с Катриной обсуждали современную литературу, изменяли под себя героев прочитанных книг. Вместе пересматривали по сто раз фильмы. Сидя с попкорном и стаканами колы, впивались глазами в экран, повторяя за действующими лицами реплики. Выпивая по пинте пива, играли в кикер с Джереми. Собирая небольшую компанию, расписывали пулю в преферансе…
Я помню первые выступления Катрины на публике. В небольшом кафе-прачечной, которое находилось в подвале неприметного здания на Гороховой. Его посещали либо туристы, чтобы постирать свои вещи, либо друзья друзей, чтобы поболтать за чашкой кофе. Кофе, надо признаться, был не из лучших, но это никого не волновало. Когда я первый раз услышал ее стихи, мне стало не по себе. Она кричала на толпу, на меня. То плакала, то смеялась. И что странно: мы все в те мгновения жили ее чувствами. Она называла себя блядью, сукой, последней подзаборной шавкой, и я не мог найти себе место, как и каждый из слушателей. В нас рождалось ощущение, что это мы виноваты в ее страданиях. Раз за разом она поднималась на сцену, и с каждым ее стихотворением мир за единственным окном в этом подвальчике становился темнее и непрогляднее. Выступления проходили после восьми часов вечера, когда солнце скрывалось за горизонтом и в зимние дни не оставляло ни лучика на облачном небе. Казалось, что кто-то, дождавшись тишины в зале и ее первых строк, начинал заливать улицы черными чернилами. Проходило мгновение, растянутое на маленькую жизнь, и Катрина сходила со сцены, смешивалась со слушателями. Она становилась той же, что и прежде, но мы уже были другими.
Шло время. После питерской зимы начиналась ничем не отличающаяся от нее весна, затем лето и осень. В Питере лишь осень отличается от других времен года. Я смотрел, как у Катрины сменяются мужчины. Каждый новый был абсолютно другим, не похожим на предыдущего. Но в каждом из них я узнавал Джереми. В некоторых видел его улыбку, от других слышал его слова. Их было много. Ее стихи становились спокойнее и мягче. Как будто что-то сгорало внутри Катрины без остатка.
Катрина поступила на филологический факультет Университета и всерьез занялась поэтической карьерой. Ее стали приглашать на выступления в разные клубы. Она выступала по радио, записала пару дисков с разными ди-джеями. Катрина шлифовала свое мастерство до глянца. С каждым выступлением ее новые стихи все больше походили на поэзию классиков. Становясь популярной, востребованной и узнаваемой в творческих кругах, Катрина изменялась и внешне. Только у нее дома, в квартире, которую купил ей отец, решив, что так он утешит свою совесть, можно было увидеть Катрину в старом перестиранном свитере и мешковатых штанах. На людях же она появлялась в вещах, сделанных на заказ, сшитых специально для нее.
Катрина делала все, что могла, чтобы забыть прошлое. Уйти от воспоминаний. Изменить себя и свой мир.
Джереми.
Он всегда привлекал внимание людей. Худощавый, с кудрявыми волосами брюнет небольшого роста с блестящими очками на минус семь вместо глаз. В большей степени его боялись, но не потому что он отталкивал людей своей внешностью или повадками, а лишь от того, что его не понимали. Он не очень любил большие компании. Ему было скучно в них. Джереми считал, что лишь один на один можно нормально поговорить с человеком, а другого общения он не признавал. “Зачем тратить время на пустую болтовню, когда его и так мало?”. Даже после расставания с Катриной он жил, не думая о завтрашнем дне.
Джереми любил спорить. Ему было все равно о чем - главное не принимать точку зрения оппонента. Это была забава, игра - потому что люди редко спорили с ним на серьезные, по его мнению, темы. Только изредка, да и то с неохотой и нерешительностью он соглашался. А соглашался Джереми лишь тогда, когда сам начинал верить в чужие слова. Мы проводили с ним в дискуссиях по несколько часов, играя в шахматы, преферанс или покер. Обычно мы оставались при своих мнениях. Я выигрывал в шахматы, он в карты. Что-что, а блефовать он умел отменно. Никогда нельзя было определить, что за мысли роятся за его блестящими очками.
Джереми любил свою работу. Помимо денег, она давала ему возможность слушать музыку дни напролет. Иногда мне казалось, что нет такого исполнителя, которого он не знал. Несколько раз я обращался к нему с просьбой составить сборники для моих личных корыстно-романтических вечеров. Он с удовольствием соглашался и на следующий же день приносил диск, прослушав который уже не хотелось ничего устраивать, а только сидеть и слушать музыку, выбранную им.
Еще на своей работе Джереми познакомился с Настей и, уже где-то через месяц, переехал к ней жить. Настя ничем не отличалась от девушек, которых видишь каждый день в метро. Таких, которых даже не заметишь в серой утренней толпе, спешащей по делам. Их быт был похож на вырезки из голливудских семейных фильмов шестидесятых годов: ни ссор, ни примирений, без страсти и огня. Не знаю, хорошо это или плохо, но когда я видел их вместе, мне казалось, что передо мной пожилая пара, прошедшая через невзгоды и печали и в спокойствии доживающая свой век. Порой даже улыбались синхронно. Они любили друг друга, но эта любовь была не такой, о которой пишут в книгах и за которую стоит умирать.
По ночам Джереми сводил пластинки в малоизвестных тихих клубах города. Я приходил его послушать, когда на душе становилось хреново. Из-за диджейского пульта он нежно шептал мне на максимальной громкости хаос и какофонию своих произведений. Я проходил к барной стойке и за бокалом виски со льдом дожидался, когда он меня заметит. Мы просиживали остаток ночи, наблюдая, как красивые девушки клеят богатых мальчиков, как вышибала не пускает в клуб пьяных вдв-шников, как сигареты заполняют минуты до рассвета. В те ночи казалось, что так можно без сожалений провести остаток жизни.
Прощание.
Его похороны были первыми в моей жизни. Не то чтобы раньше никто из моих знакомых не умирал, были и такие. Но раньше не приглашали - вот я и не приходил. Про эту церемонию я знал лишь из книг и фильмов. Все оказалось совсем по-иному. Окружающий мир свернулся до небольшого клочка земли, огражденный металлической проржавевшей изгородью. Смолкли все звуки вокруг, как только я зашел за калитку. Остался лишь слабый белый шум от начинающегося дождя.
Когда я увидел коричневый лакированный гроб, в груди у сердца что-то дрогнуло и начало неумолимо сжиматься. Стало трудно дышать. Я подошел ближе и поднял крышку. Это был первый и последний раз, когда я видел Джереми в костюме. На его лице застыла легкая тень улыбки, руки безвольно сложенные на груди побелели и стали похожи на старческие. Даже увидев его, я не мог поверить, что Джереми больше нет. Казалось, это просто глупый жестокий сон, а Джереми сейчас дома ждет Настю, готовит яичницу с колбасой на ужин. Я закрыл крышку и присел рядом. Все мысли куда-то пропали. Хотелось курить, сидеть дома, ни о чем не думать, ничего не знать.
В голове начали просыпаться образы из прошлого. Они волнами прокатывались по всем закоулкам моего сознания, раздирая меня изнутри. Мне хотелось кричать, плакать, смеяться. Появилось желание разбить все вокруг на осколки, стереть в пыль. Хотелось уйти, но не было сил, чтобы подняться. Гроб медленно начал опускаться под землю. Слегка поскрипывали петли. Прошло мгновение, и он скрылся в темноте двухметровой ямы. Я встал и начал забрасывать яму землей, погребая в ней воспоминания. Когда была кинута последняя горсть, мир начал обретать прежние очертания. Усиливался дождь. Где-то недалеко неслись машины, унося людей по электрическим улицам города. Для кого-то жизнь ничуть не изменилась.
Катрина позвонила на следующий день. Точнее ночью. Я сидел перед телевизором и, попивая кофе, безучастно воспринимал всю информацию, которую в надцатый раз выливали на меня новости. Симпатичная девушка, играющая роль синоптика, рассказывала на телеэкране как хорошо в Монако и как плохо в Новосибирске.
- Прости, не разбудила?
- Нет.
- Я хочу, чтобы ты отвез меня на его могилу.
- Зачем тебе это?
- Хочу попрощаться.
- Он не хотел, чтобы ты знала.
- Не волнуйся, ему уже все равно.
- Хорошо, я покажу тебе, где он.
- Спасибо.
Несколько секунд я еще слушал короткие гудки в телефоне. Появилось неприятное ощущение, как будто я сделал что-то не так. "Не волнуйся, ему уже все равно". А она ведь права - ему уже все равно. Может быть, именно этого он добивался… Диктор в очках и черном костюме монотонным голосом рассказывал об очередных забастовках студентов во Франции.
Ночь на кладбище была такой же, как и день. Электрическое освещение заполняло улицы безлюдного города с бесконечным количеством жильцов, отгоняя тени и сглаживая углы крестов. Я проводил Катрину, вышел за калитку и, включив в мобильном телефоне радио, стал дожидаться, пока она скажет свои прощальные слова. Музыка в наушниках заглушала ее голос, я лишь видел, как в такт песен с ее губ слетал теплый пар, превращаясь в белое облако. Она говорила спокойно, не торопясь, как будто уже давно заготовила эти слова и не раз проговорила их про себя. Катрина пробыла с ним примерно час. Когда она закончила, я выключил музыку, и мы неспеша направились к выходу.
- Спасибо тебе, что ты был с нами все это время. Мы оба знали, что как-то так все закончится. Извини, что тебе пришлось все это пережить. Мы тебя очень любили и не хотели причинять тебе боль. Но, похоже, другого выхода не было... Сгорели порознь до пепла. Но и оставаться друг с другом не могли. Но теперь уже поздно о чем-либо сожалеть… Завтра я улетаю в Москву. Будет время, приезжай.
Я получил от нее письмо, спустя три месяца с тех пор, когда последний раз видел Катрину. Оно было кратким и сухим, но даже в нескольких словах я сразу узнал ее. Воспоминания вспыхнули с новой силой, и я вновь вернулся в ту осень.
Катрина.
Первый раз я встретился с Катриной, когда перешел в десятый класс. Два оставшихся школьных года мы были знакомы, можно сказать, лишь для того, чтобы говорить "привет" при встрече. Я бы не сказал, что она привлекала меня тогда. Обычная серая мышка, с невзрачной внешностью, темными растрепанными волосами, карими глазами со слабым отблеском внутри. Родители Катрины развелись, когда ей было семь лет. Отец быстро нашел себе молодую жену. Его бизнес по продаже теплосистем в частные дома начал приносить неплохой доход, и он совсем забыл о бывшей жене и дочке. Лишь иногда он отправлял ей открытки с поздравлениями на дни рождения и перечислял деньги. Мать Катрины, очень религиозная женщина, после развода отдала дочь в католическую школу для благородных девиц. По сути своей, это был изолированный интернат. Только после девятого класса из-за переезда Катрина поступила в обычную школу, где мы и встретились.
После школы я поступил в университет и перестал видеться с Катриной. В конце первого курса на майских праздниках я гулял с подругой, и она потащила меня к кому-то в гости на Мойку. Отказываться было лень, и мы пришли в коммуналку, переделанную из квартиры царских времен. В каждой комнате был отдельный частный мир, абсолютно непохожий на соседний. Квартира сама по себе была огромных размеров - около 8-9 комнат плюс ванная, два туалета и кухня. Мне бы такую с евроремонтом и я бы стал самым счастливым жильцом.
Вот так месяц за месяцем я стал появляться у Катрины дома. Она тогда жила со своим молодым человеком по имени Джереми. Он оказался отличным парнем. Я с ними очень сдружился и даже представить не мог их по отдельности. Мы стали видеться втроем чуть ли не каждую неделю. У них дома я отдыхал душой, как в заоблачном раю - никаких забот. Весь окружающий мир с его насущными проблемами оставался за дверьми этой маленькой комнаты в огромной коммуналке.
Катрина и Джереми жили вместе в этой комнате уже третий год. После перехода в десятый класс Катрина ушла из дома, собрав немногочисленные свои вещи, а Джереми в то же время закончил колледж. Он начал работать в музыкальном магазине, а она устроилась в ателье по пошиву дизайнерской одежды. Деньги были небольшие, и совместного заработка им еле хватало на оплату аренды, счетов и покупку еды, но со стороны ничего этого не было видно. Они были счастливы. Их мир жил одним солнечным днем, в котором не существовало понятия “завтра”. Я думал, что так будет всегда.
Но прошел еще год, и у них начались проблемы. У всех пар рано или поздно что-то начинает барахлить, казалось бы, в столь отлаженном механизме. В итоге они разъехались, но я старался не прекращать общение, ни с ней, ни с ее, уже бывшим, парнем. За чашкой зеленого чая мы с Катриной обсуждали современную литературу, изменяли под себя героев прочитанных книг. Вместе пересматривали по сто раз фильмы. Сидя с попкорном и стаканами колы, впивались глазами в экран, повторяя за действующими лицами реплики. Выпивая по пинте пива, играли в кикер с Джереми. Собирая небольшую компанию, расписывали пулю в преферансе…
Я помню первые выступления Катрины на публике. В небольшом кафе-прачечной, которое находилось в подвале неприметного здания на Гороховой. Его посещали либо туристы, чтобы постирать свои вещи, либо друзья друзей, чтобы поболтать за чашкой кофе. Кофе, надо признаться, был не из лучших, но это никого не волновало. Когда я первый раз услышал ее стихи, мне стало не по себе. Она кричала на толпу, на меня. То плакала, то смеялась. И что странно: мы все в те мгновения жили ее чувствами. Она называла себя блядью, сукой, последней подзаборной шавкой, и я не мог найти себе место, как и каждый из слушателей. В нас рождалось ощущение, что это мы виноваты в ее страданиях. Раз за разом она поднималась на сцену, и с каждым ее стихотворением мир за единственным окном в этом подвальчике становился темнее и непрогляднее. Выступления проходили после восьми часов вечера, когда солнце скрывалось за горизонтом и в зимние дни не оставляло ни лучика на облачном небе. Казалось, что кто-то, дождавшись тишины в зале и ее первых строк, начинал заливать улицы черными чернилами. Проходило мгновение, растянутое на маленькую жизнь, и Катрина сходила со сцены, смешивалась со слушателями. Она становилась той же, что и прежде, но мы уже были другими.
Шло время. После питерской зимы начиналась ничем не отличающаяся от нее весна, затем лето и осень. В Питере лишь осень отличается от других времен года. Я смотрел, как у Катрины сменяются мужчины. Каждый новый был абсолютно другим, не похожим на предыдущего. Но в каждом из них я узнавал Джереми. В некоторых видел его улыбку, от других слышал его слова. Их было много. Ее стихи становились спокойнее и мягче. Как будто что-то сгорало внутри Катрины без остатка.
Катрина поступила на филологический факультет Университета и всерьез занялась поэтической карьерой. Ее стали приглашать на выступления в разные клубы. Она выступала по радио, записала пару дисков с разными ди-джеями. Катрина шлифовала свое мастерство до глянца. С каждым выступлением ее новые стихи все больше походили на поэзию классиков. Становясь популярной, востребованной и узнаваемой в творческих кругах, Катрина изменялась и внешне. Только у нее дома, в квартире, которую купил ей отец, решив, что так он утешит свою совесть, можно было увидеть Катрину в старом перестиранном свитере и мешковатых штанах. На людях же она появлялась в вещах, сделанных на заказ, сшитых специально для нее.
Катрина делала все, что могла, чтобы забыть прошлое. Уйти от воспоминаний. Изменить себя и свой мир.
Джереми.
Он всегда привлекал внимание людей. Худощавый, с кудрявыми волосами брюнет небольшого роста с блестящими очками на минус семь вместо глаз. В большей степени его боялись, но не потому что он отталкивал людей своей внешностью или повадками, а лишь от того, что его не понимали. Он не очень любил большие компании. Ему было скучно в них. Джереми считал, что лишь один на один можно нормально поговорить с человеком, а другого общения он не признавал. “Зачем тратить время на пустую болтовню, когда его и так мало?”. Даже после расставания с Катриной он жил, не думая о завтрашнем дне.
Джереми любил спорить. Ему было все равно о чем - главное не принимать точку зрения оппонента. Это была забава, игра - потому что люди редко спорили с ним на серьезные, по его мнению, темы. Только изредка, да и то с неохотой и нерешительностью он соглашался. А соглашался Джереми лишь тогда, когда сам начинал верить в чужие слова. Мы проводили с ним в дискуссиях по несколько часов, играя в шахматы, преферанс или покер. Обычно мы оставались при своих мнениях. Я выигрывал в шахматы, он в карты. Что-что, а блефовать он умел отменно. Никогда нельзя было определить, что за мысли роятся за его блестящими очками.
Джереми любил свою работу. Помимо денег, она давала ему возможность слушать музыку дни напролет. Иногда мне казалось, что нет такого исполнителя, которого он не знал. Несколько раз я обращался к нему с просьбой составить сборники для моих личных корыстно-романтических вечеров. Он с удовольствием соглашался и на следующий же день приносил диск, прослушав который уже не хотелось ничего устраивать, а только сидеть и слушать музыку, выбранную им.
Еще на своей работе Джереми познакомился с Настей и, уже где-то через месяц, переехал к ней жить. Настя ничем не отличалась от девушек, которых видишь каждый день в метро. Таких, которых даже не заметишь в серой утренней толпе, спешащей по делам. Их быт был похож на вырезки из голливудских семейных фильмов шестидесятых годов: ни ссор, ни примирений, без страсти и огня. Не знаю, хорошо это или плохо, но когда я видел их вместе, мне казалось, что передо мной пожилая пара, прошедшая через невзгоды и печали и в спокойствии доживающая свой век. Порой даже улыбались синхронно. Они любили друг друга, но эта любовь была не такой, о которой пишут в книгах и за которую стоит умирать.
По ночам Джереми сводил пластинки в малоизвестных тихих клубах города. Я приходил его послушать, когда на душе становилось хреново. Из-за диджейского пульта он нежно шептал мне на максимальной громкости хаос и какофонию своих произведений. Я проходил к барной стойке и за бокалом виски со льдом дожидался, когда он меня заметит. Мы просиживали остаток ночи, наблюдая, как красивые девушки клеят богатых мальчиков, как вышибала не пускает в клуб пьяных вдв-шников, как сигареты заполняют минуты до рассвета. В те ночи казалось, что так можно без сожалений провести остаток жизни.
Прощание.
Его похороны были первыми в моей жизни. Не то чтобы раньше никто из моих знакомых не умирал, были и такие. Но раньше не приглашали - вот я и не приходил. Про эту церемонию я знал лишь из книг и фильмов. Все оказалось совсем по-иному. Окружающий мир свернулся до небольшого клочка земли, огражденный металлической проржавевшей изгородью. Смолкли все звуки вокруг, как только я зашел за калитку. Остался лишь слабый белый шум от начинающегося дождя.
Когда я увидел коричневый лакированный гроб, в груди у сердца что-то дрогнуло и начало неумолимо сжиматься. Стало трудно дышать. Я подошел ближе и поднял крышку. Это был первый и последний раз, когда я видел Джереми в костюме. На его лице застыла легкая тень улыбки, руки безвольно сложенные на груди побелели и стали похожи на старческие. Даже увидев его, я не мог поверить, что Джереми больше нет. Казалось, это просто глупый жестокий сон, а Джереми сейчас дома ждет Настю, готовит яичницу с колбасой на ужин. Я закрыл крышку и присел рядом. Все мысли куда-то пропали. Хотелось курить, сидеть дома, ни о чем не думать, ничего не знать.
В голове начали просыпаться образы из прошлого. Они волнами прокатывались по всем закоулкам моего сознания, раздирая меня изнутри. Мне хотелось кричать, плакать, смеяться. Появилось желание разбить все вокруг на осколки, стереть в пыль. Хотелось уйти, но не было сил, чтобы подняться. Гроб медленно начал опускаться под землю. Слегка поскрипывали петли. Прошло мгновение, и он скрылся в темноте двухметровой ямы. Я встал и начал забрасывать яму землей, погребая в ней воспоминания. Когда была кинута последняя горсть, мир начал обретать прежние очертания. Усиливался дождь. Где-то недалеко неслись машины, унося людей по электрическим улицам города. Для кого-то жизнь ничуть не изменилась.
Катрина позвонила на следующий день. Точнее ночью. Я сидел перед телевизором и, попивая кофе, безучастно воспринимал всю информацию, которую в надцатый раз выливали на меня новости. Симпатичная девушка, играющая роль синоптика, рассказывала на телеэкране как хорошо в Монако и как плохо в Новосибирске.
- Прости, не разбудила?
- Нет.
- Я хочу, чтобы ты отвез меня на его могилу.
- Зачем тебе это?
- Хочу попрощаться.
- Он не хотел, чтобы ты знала.
- Не волнуйся, ему уже все равно.
- Хорошо, я покажу тебе, где он.
- Спасибо.
Несколько секунд я еще слушал короткие гудки в телефоне. Появилось неприятное ощущение, как будто я сделал что-то не так. "Не волнуйся, ему уже все равно". А она ведь права - ему уже все равно. Может быть, именно этого он добивался… Диктор в очках и черном костюме монотонным голосом рассказывал об очередных забастовках студентов во Франции.
Ночь на кладбище была такой же, как и день. Электрическое освещение заполняло улицы безлюдного города с бесконечным количеством жильцов, отгоняя тени и сглаживая углы крестов. Я проводил Катрину, вышел за калитку и, включив в мобильном телефоне радио, стал дожидаться, пока она скажет свои прощальные слова. Музыка в наушниках заглушала ее голос, я лишь видел, как в такт песен с ее губ слетал теплый пар, превращаясь в белое облако. Она говорила спокойно, не торопясь, как будто уже давно заготовила эти слова и не раз проговорила их про себя. Катрина пробыла с ним примерно час. Когда она закончила, я выключил музыку, и мы неспеша направились к выходу.
- Спасибо тебе, что ты был с нами все это время. Мы оба знали, что как-то так все закончится. Извини, что тебе пришлось все это пережить. Мы тебя очень любили и не хотели причинять тебе боль. Но, похоже, другого выхода не было... Сгорели порознь до пепла. Но и оставаться друг с другом не могли. Но теперь уже поздно о чем-либо сожалеть… Завтра я улетаю в Москву. Будет время, приезжай.
@темы: Я